Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

Из телевизионных новостей выделю три. Во-первых, мне нравится, что за выдачу Басаева кому-то из чеченцев дадут 10 миллионов долларов. Когда предают по идейным соображениям — это одно, когда предательство материально поощряют — это другое. Песня о 30 сребрениках нескончаема. Второе: Путин был в Большом театре, решал, надо ли его реставрировать, — деньги огромные. Ему показывали старые лабиринты под сценой. Жаль, что не прочли отрывок из дневников В.А.Теляковского, там тоже много об этом театре и о вечной бесхозяйственности. Совсем не случайно провели Путина через балетный класс, где его напутствовал на ускоренный ремонт Коля Цискаридзе. И, наконец, третья новость, не без волнения воспринятая всем академическим сообществом. Нашего решительного министра образования Фурсенко в Красноярске, где он встречался со студентами, двое парнишек закидали яйцами под лозунг: "Долой реформу образования!". Но министр уже успел сказать, что количество финансируемых из казны вузов будет сокращено.

16 марта, среда. Еще вечером переживал, что ребята мало пишут, что Паша Быков все время старается улизнуть с занятий. Разбирается он в литературе, имеет вкус, но писать не будет, его мозги и душа в той стороне, где поют. Помешает ему стать писателем и его скрытность. Надо прекратить морочить ему голову и отпустить.

Встал в пять, даже успел сделать зарядку. В шесть утра уже приехал Толик. Летел я не с писателями, которые вылетели на три часа позже. В самолете из знакомых были художник Боря Алимов, Галина Михайловна Щетинина, которая все время помогает нам с финансированием издания институтских книг, директор Пушкинского музея в Москве Евгений Антонович, обаятельный и живой человек. Рейс был аэрофлотовский, но на "Боинге". Кормили очень средне и еды давали меньше, чем в предыдущие годы. Как всегда и по-русски экономят.

В Париже тепло и радостно. Париж, его люди, его общий дух отличается неагрессивностью. Поселили меня в отеле "Конкорд" возле вокзала Сен-Лазар, в одноместный номер, но с такой немыслимой роскошью и по такой дорогой цене, что мне стало страшно. Имело, конечно, значение мое звание члена коллегии министерства. Пусть это престиж учреждения, но всё равно душа за государственные деньги болит. Чувствую себя неуютно, не на своем месте, как лакей в хоромах. В общежитии для рабочих в Сен-Дени мне было как-то увереннее. Тем не менее уже в маленьком электрическом чайничке, который мне подарила в свое время Барбара, вскипятил на лакированном столе чай.

Но на этом мое хулиганство не закончилось. Вышел из гостиницы — район вполне демократический, хотя и рядом с вокзалом, в маленьком магазинчике купил: сто граммов настоящего "рокфора", о котором уже забыл, у нас в стране его сменил некий суховатый аналог — "дар-блю". Какая забытая вкуснятина! Заел нигде в мире так не хрустящим батоном. Какая божественная прелесть! Помнил ли я в этот момент о посте?

Вечером, воссоединившись в автобусе, наши писатели мирового и российского уровня дружно поехали на прием в Дом книги. Совершенно чудная атмосфера старинного особняка возле музея Орсе, на минуточку освобожденного от бумаг, компьютеров и посетителей. Писатели и немногие приглашённые без остановки пили воды, соки (это моя добыча), шампанское и, возможно, что-то более крепкое. Раскрепостились.

Здесь весь народ подобран качественно, мою цель — посмотреть не на Париж, а на писателей — я выполню. Унижаться до следованию списку не стану, пусть каждый появится сам по себе. Поговорим понемножку со всеми. В беседе с Толей Королевым, который похудел, обзавелся очень короткой стрижкой, посетовал, что здесь случайно, и это, конечно, так и есть Ему при взгляде на весело попивающее и жующее сообщество, пришла в голову мысль, что это хорошо организованный монолит, куда не попадает иной материал. Полагаю, что есть невысказанные законы, по которым сбиваются в кучку люди, а чтобы такому сборищу устоять, приходится впускать иногда и новых. Поговорил интересно и даже душевно с Олегом Павловым, которому именно сегодня исполнилось 35 лег. Он, как и некоторые писатели, с женой. Как бы здесь не помешала и оставшаяся в Москве В.С.! У меня сложилось ощущение, что по-человечески Павлов просто ищет поддержки и не всегда находит. Рассказывал о работе и о минувшей, пожалуй, дружбе с Солженицыным. Я все это так хорошо понимаю: нужен, не нужен, помог, занят, рассасывается дружба. Олег работал с письмами классика. С Олегом или с Толей мы приглядели определенное количество писателей, изготовляющих "гарнир" и боевых авторов вкусных "котлет". Вечер тем не менее прошел замечательно.

Я твердо решил заниматься не Францией и Парижем, а русскими писателями. Первые соображения — по поводу гипотетической делегации. Ещё одно соображение, выработанное в одной из бесед: они, конечно, телевизионную картинку захватили, а захватили ли читателя? Толя же сказал: у меня со всеми прекрасные отношения, однако никто не пригласит меня к себе в передачу. По сути, он прав, но глубинно духовное поле ухватил, конечно, и Олег Павлов, и не выходящий на телеэкран Маканин — он переигрывает всех.

В моей гостинице живет и Д.А. Гранин, утром пойду с ним завтракать.

17 марта, четверг. Утром, действительно, сначала завтракали с Д.А. Граниным — как накрывают шведский стол в дорогих гостиницах! — а потом в течение часа гуляли. Дошли до Гранд-опера, купили экскурсионные билеты и посмотрели фойе и парадную лестницу. Была еще галерея с театральными портретами и рисунками, но Д.А. ходит не быстро, и мы экскурсию сократили. Сначала о самой Опере, которую я осматривал с пристальным вниманием, особенно после визита В.В. в Большой. Французы воистину люди расчетливые — делали на века: мраморные ступени, мраморные полы, мраморные перила на лестницах. Немыслимая пышная, как женские груди и турнюры того времени, роскошь — вовсе не декорация, производит впечатление массивной подлинности. Ремонты — дело хлопотливое и тяжелое, здесь не Москва, за деньгами следят, государство не очень любит, когда на нем неконтролируемо зарабатывают. Опера — воистину имперская роскошь, ничего подобного у нас нет.

Перед зданием Оперы, почти возле дверей, встретили замминистра Л.Надирова. Даниил Александрович его хорошо знает по Ленинграду. Раскланялись, разошлись. Был Л.Надиров свеж, ясен и доброжелателен. Сказал, что вместо Лесина введен в президентский совет по книгопечатанию.

За завтраком и во время прогулки хорошо говорили с Д.А. В его разговорах теперь много грусти и какой-то тоски по былому. Я совершенно внезапно для себя развернул целую картину угасания качества жизни писателя. Начался-то разговор с некоторого несогласия: Д.А. вспомнил вдруг, сколько, при существовавших в советское время тиражах, государство "должно" писателям. Я привел свой старый тезис о том, что эти тиражи отчасти были случайными: государственные, почти без стоимости, бумага и типографии, копеечное же распространение. Государство свои "недоплаты" компенсировало другим. А вот когда эта компенсационная функция перестала работать, тут-то… И я начал говорить о снижении уровня жизни писателя: мы перестали покупать книги, мы не выписываем толстых журналов — не читаем коллег и, значит, не в курсе сегодняшней литературы… "Для нас стал недоступен театр и кино", — добавляет Д.А. Дальше мы еще немножко перебираем то, чего все лишились…